Разум в огне. «Разум в огне. Месяц моего безумия» Сюзанна Кэхалан Сюзанна КэхаланРазум в огне. Месяц моего безумия

Сюзанна Кэхалан

Разум в огне. Месяц моего безумия

Susannah Cahalan

BRAIN ON FIRE. MY MONTH OF MADNESS

Originally published by Free Press, a division of Simon&Schuster, Inc.

* * *

Посвящается всем пациентам с моим диагнозом

Существование способности забывать так и не доказано: мы лишь знаем, что некоторые вещи не приходят на ум, когда мы того желаем.

Фридрих Ницше

Сначала ничего не видно и не слышно.

– Мои глаза открыты? Здесь есть кто-нибудь?

Я не могу понять, движутся ли мои губы и есть ли в комнате кто-то еще. Слишком темно, я ничего не вижу. Моргаю раз, два, три раза. Нутро сжимается от необъяснимого страха. Потом я понимаю, в чем дело. Мысли преобразуются в речь медленно, словно продираясь сквозь патоку. Вопросы складываются из отдельных слов: где я? Почему голова чешется? Где все? А потом окружающий мир постепенно проступает – сперва его диаметр с булавочную головку, но постепенно окружность расширяется. Из тьмы возникают предметы, фокус настраивается. Через минуту я их узнаю: телевизор, занавеска, кровать.

Я сразу понимаю, что должна выбраться отсюда. Делаю рывок вперед, но что-то мне мешает. Пальцы нащупывают сетку ремней на животе. Они удерживают меня на кровати, как… не могу вспомнить слово… а, как смирительная рубашка. Ремни пристегнуты к двум холодным металлическим поручням по обе стороны кровати. Я хватаюсь за них и подтягиваюсь, но лямки впиваются в грудь, и мне удается приподняться лишь на пару сантиметров. Справа от меня закрытое окно – похоже, выходит на улицу. Там машины – желтые машины. Такси. Я в Нью-Йорке. Я дома.

Но не успеваю я испытать облегчение, как вижу ее. Женщину в фиолетовом. Она пристально смотрит на меня.

– Помогите! – выкрикиваю я.

Но выражение ее лица не меняется, будто я ничего не сказала. Я снова пытаюсь вырваться из ремней.

– Не надо так делать, – произносит она певуче, со знакомым ямайским акцентом.

– Сибил? – Но разве это возможно? Сибил была моей нянькой. В последний раз я видела ее в детстве. Почему она вернулась именно сегодня? – Сибил? Где я?

– В больнице. Ты лучше успокойся.

Нет, это не Сибил.

Мне больно.

Женщина в фиолетовом подходит ближе, наклоняется, чтобы расстегнуть мои путы сначала с правой, потом с левой стороны, и ее грудь слегка касается моего лица. Когда руки освобождены, я инстинктивно поднимаю правую, чтобы почесать голову. Но вместо волос и кожи нащупываю лишь хлопковую шапочку. Я срываю ее, внезапно разозлившись, и обеими руками начинаю ощупывать голову. Чувствую ряды пластиковых проводов. Выдергиваю один – кожу головы щиплет – и подношу к глазам. Он розового цвета. На запястье оранжевый пластиковый браслет. Прищуриваюсь, пытаясь прочесть надпись, и через пару секунд перед глазами проступают заглавные буквы: МОЖЕТ СБЕЖАТЬ.

Часть первая

И мне знаком трепет крыльев в голове.

Вирджиния Вульф, «Дневник писателя: отрывки из дневника Вирджинии Вульф»

1. Клоповый блюз

Наверное, все началось с укуса клопа – постельного клопа, которого на самом деле не было.

Хотя проблема меня очень тревожила, я старалась скрывать свое растущее беспокойство от коллег. По понятным причинам мне не хотелось, чтобы меня считали человеком, у которого в кровати водятся клопы. И вот на следующий день я с как можно более невозмутимым видом шла по редакции «Нью-Йорк Пост» к своему рабочему месту. Укусы я замаскировала и старательно делала вид, что у меня все нормально, что ничего не происходит. Хотя в нашей газете «нормально», наоборот, должно было возбудить подозрения.

«Нью-Йорк Пост» известна своей гонкой за самыми актуальными новостями, но на самом деле газете столько же лет, сколько американскому народу. Александр Хэмилтон основал ее в 1801 году – это старейшая газета в стране, которая издавалась непрерывно два с лишним столетия. В первый век своего существования «Пост» сражалась с рабством, поддерживая аболиционистов; во многом ее стараниями был основан Центральный парк. В наше время редакция газеты занимает огромное, но душное помещение; ряды открытых кабинок и гора шкафов с картотекой, где хранятся никому не нужные, забытые документы за несколько десятилетий. На стенах висят давно остановившиеся часы, мертвые цветы, которые кто-то повесил, чтобы засушить; фото обезьянки верхом на бордер-колли и полистироловая перчатка из парка аттракционов «Шесть флагов» – напоминания о прошлых репортажах. Компьютеры на ладан дышат, копировальные аппараты размером с небольших пони. В крошечном чулане, когда-то бывшем курилкой, теперь хранится оборудование, а дверь украшает выцветшая табличка, напоминающая о том, что курилки тут больше нет, – как будто кому-то придет в голову забрести сюда и зажечь сигаретку среди мониторов и видеокамер. Я начала работать семнадцатилетним интерном, и вот уже семь лет редакция «Пост» была моим эксцентричным мирком.

Когда грядет дедлайн, офис оживает: клавиши стучат, редакторы орут, репортеры болтают без умолку – типичная редакция таблоида, как все ее себе и представляют.

– Где чертова картинка к этой подписи?

– Как можно было не понять, что она проститутка?

– Напомни, какого цвета были носки у парня, который спрыгнул с моста?

В такие дни у нас – как в баре, только без спиртного: куча наадреналиненных новостных наркоманов. Лица «Пост» уникальны, таких больше нигде не встретишь: авторы лучших заголовков во всей печатной индустрии; прожженные ищейки, выслеживающие директоров корпораций; амбициозные трудоголики, способные в одночасье расположить к себе, а потом настроить против себя всех вокруг. Но в другие дни в офисе тихо; все молча пролистывают записи из зала суда, берут интервью или читают газеты. Часто – как сегодня, например, – у нас тихо, как в морге.

Направляясь к своему столу, чтобы приступить к сегодняшним делам, я проходила мимо рядов кабинок, промаркированных зелеными вывесками с названиями манхэттенских улиц: Либерти-стрит, Нассау-стрит, Пайн-стрит, Уильям-стрит. Раньше редакция находилась в районе морского порта у Саут-стрит, и ее здание действительно стояло на пересечении этих улиц. Я работаю на «Пайн-стрит». Стараясь не потревожить тишину, сажусь рядом с Анджелой – моей самой близкой подругой из редакции – и натянуто улыбаюсь. Стараясь говорить тихо, чтобы эхо моих слов не разнеслось по безмолвному залу, спрашиваю:

– Ты что-нибудь знаешь об укусах клопов?

Я часто в шутку говорила, что если бы у меня была дочь, мне хотелось бы, чтобы она была похожа на Анджелу. В редакции она была моим героем. Три года назад, когда мы познакомились, она была робкой, учтивой молодой женщиной из Квинса всего на пару лет меня старше. В «Пост» она перешла из маленькой еженедельной газеты, и напряженная работа в крупном городском таблоиде постепенно раскрыла в ней талантливого репортера – одного из самых одаренных в «Пост». Анджела выдавала превосходные репортажи пачками. Поздно вечером в пятницу ее можно было застать за написанием четырех статей сразу на четырех разных экранах. Само собой, я стала на нее равняться. А теперь мне очень нужен был ее совет.

Услышав страшное слово «клопы», Анджела машинально отодвинулась.

– Только не говори, что они у тебя есть, – шаловливо улыбнувшись, проговорила она.

Я начала показывать ей свою руку, но не успела пожаловаться, как у меня зазвонил телефон.

– Готова? – Это был Стив, новый воскресный редактор.

– Намного лучше.

– Значит, это был какой-то неопознанный вирус, и твой организм его уже поборол.

Воодушевленная его словами, я перезвонила Стивену, настаивая, чтобы мы немедленно начинали собирать сумки и все-таки уехали на выходные. Он поддался моим уговорам. Вечером мы взяли у мамы ее черный «субару» и через четыре часа прибыли в Арлингтон, Вермонт. Выходные прошли идеально: утром в субботу и воскресенье мы ходили в уютный местный ресторанчик «Пора завтракать»; закупались в аутлетах и даже вышли на горнолыжную трассу – точнее, Стивен вышел кататься на сноуборде, а я читала «Большие надежды» в фойе отеля.

В воскресенье поднялась снежная буря, и мы вынуждены были остаться еще на день, но я только радовалась очередному отгулу. Я даже согласилась встать на лыжи, и Стивен повел меня на вершину небольшой горы.

До этого я уже несколько раз каталась на горных лыжах, и трассы средней сложности никогда не казались мне трудными, хоть я и не была профессионалом. Но на этот раз, чувствуя, как ветер бьет в лицо и снежинки жалят щеки, я смотрела на склон, и он казался гораздо круче, чем все предыдущие трассы, которые я осваивала. Длинный и узкий, он угрожающе простирался передо мной. Меня охватила беспомощность, и я запаниковала – пробудился какой-то первобытный страх, реакция «бей или беги». В жизни не испытывала ничего подобного.

Сердце колотилось в висках, а в голове крутились возможные сценарии, один кошмарнее другого: что если я не смогу спуститься вниз? А если Стивен меня здесь бросит? Что если мое тело никогда не найдут?

– Я не могу, – прокричала я. – Не хочу! Не заставляй меня, пожалуйста.

– Да брось! – воскликнул он, но перестал подначивать меня, заметив, как я нервничаю. – Не бойся. Обещаю, все будет нормально. Поедем медленно.

Я нервно поехала вниз, а Стивен ехал следом. Примерно на середине склона я набрала скорость; страх, который я испытывала еще пару минут назад, показался абсурдным. Через несколько минут я в целости и сохранности добралась до подножия горы. Я понимала, что моя паника – нечто куда более серьезное, чем банальный страх высоты. Но Стивену ничего не сказала.

Вечером в понедельник я гостила у мамы в Нью-Джерси и по-прежнему не могла заснуть, но не из-за нервов, а из-за ностальгических воспоминаний. Перебрав свои старые вещи, я обнаружила, что наконец влезаю в брюки, которые еще на втором курсе могла натянуть только до середины бедер. «Наверное, я что-то делаю правильно», – радостно подумала я.

Моя болезнь накатывала и отступала, отчего все время казалось, что худшее позади. Но на самом деле симптомы лишь на мгновение ослабевали, чтобы уже через минуту заявить о себе с новой силой.

6. Самые опасные преступники Америки

Во вторник утром на работе у меня зазвонил телефон. Это был Стив. Кажется, он простил меня за недавнее отсутствие и никчемность или, по крайней мере, решил дать мне второй шанс.

– Завтра встретишься с Джоном Уолшем – он приедет давать интервью «Фокс Ньюс». У него в работе новый сюжет про подводные лодки, на которых перевозят контрабандные наркотики, – отличная статья на полразворота.

– О"кей, – ответила я, стараясь изобразить энтузиазм, а ведь раньше мне притворяться не приходилось.

Интервью у ведущего программы «Самые опасные преступники Америки» – это же правда интересно? Но мне никак не удавалось сосредоточиться. Для начала нужно было поискать вырезки на тему, и я позвонила Лиз – нашему «библиотекарю». Днем сотрудник архива, по ночам – викканская колдунья. Не знаю почему, но вместо помощи с картотекой я вдруг попросила ее погадать мне на картах Таро.

– Заходи, – скучающе протянула она.

Лиз занималась современной магией: свечи, заклинания, приворотные зелья. Недавно ее произвели в «высокие жрицы третьей степени», что давало ей право обучать магии других. Она носила ожерелья с пентаграммами в несколько рядов и струящиеся платья в стиле хиппи, а зимой даже расхаживала в черной мантии с капюшоном. От нее пахло благовониями с яркими нотками пачули, а глаза с тяжелыми веками были доверчивыми, щенячьими. В ней было что-то притягательное, и хотя я скептически относилась к ведьмовству и религии в целом, сегодня мне почему-то хотелось ей верить.

– Нужна твоя помощь, – проговорила я. – Что-то у меня все из рук валится. Погадаешь?

– Хм-м, – нахмурилась она, раскладывая колоду. – Хм-м. – Она заговорила, растягивая каждый слог: – Я вижу хорошее. Много позитивных изменений. У тебя будет другая работа. Что-то на стороне, не в «Пост». По части финансов все благополучно.

Сюзанна Кэхалан

Разум в огне. Месяц моего безумия

Susannah Cahalan

BRAIN ON FIRE. MY MONTH OF MADNESS

Originally published by Free Press, a division of Simon&Schuster, Inc.

* * *

Посвящается всем пациентам с моим диагнозом

Фридрих Ницше

Сначала ничего не видно и не слышно.

– Мои глаза открыты? Здесь есть кто-нибудь?

Но не успеваю я испытать облегчение, как вижу ее. Женщину в фиолетовом. Она пристально смотрит на меня.

– Помогите! – выкрикиваю я.

Но выражение ее лица не меняется, будто я ничего не сказала. Я снова пытаюсь вырваться из ремней.

– Не надо так делать, – произносит она певуче, со знакомым ямайским акцентом.

– В больнице. Ты лучше успокойся.

Нет, это не Сибил.

Мне больно.

Часть первая

И мне знаком трепет крыльев в голове.

Вирджиния Вульф, «Дневник писателя: отрывки из дневника Вирджинии Вульф»

1. Клоповый блюз

Наверное, все началось с укуса клопа – постельного клопа, которого на самом деле не было.

Как-то утром я проснулась и увидела две красные точки на широкой фиолетово-красной вене, бегущей вниз по левой руке. Дело было в 2009 году, а тогда в Нью-Йорке все боялись клопов-паразитов: ходили слухи, что они полчищами наводнили офисы, магазины одежды, кинотеатры и даже скамейки в парке. И хотя по природе я не склонна поддаваться панике, уже две ночи подряд мне снились клопы длиною с палец. Пожалуй, мои волнения были оправданы, хотя я тщательно прочесала всю квартиру и не нашла ни одного клопа и никаких намеков на их присутствие. Кроме этих двух укусов. Я даже вызвала службу уничтожения насекомых, чтобы мою квартиру проверили. Усталый, перегруженный заказами латиноамериканец изучил каждый сантиметр моего жилища, даже приподнял диван и стал светить фонариком в такие углы, которые мне в жизни не приходило в голову убирать. После чего вынес вердикт: в моей однушке клопов нет. Я не поверила и вызвала его для обработки. Надо отдать ему должное, он предложил хорошенько подумать, прежде чем выкладывать астрономическую сумму за борьбу, как ему казалось, с воображаемыми клопами. Но я настаивала, так как была уверена: клопы захватили мою квартиру, мою кровать, мое тело, наконец. Тогда он согласился вернуться и опрыскать помещение.

Мои глаза открыты? Здесь есть кто-нибудь?

Я не могу понять, движутся ли мои губы и есть ли в комнате кто-то еще. Слишком темно, я ничего не вижу. Моргаю раз, два, три раза. Нутро сжимается от необъяснимого страха. Потом я понимаю, в чем дело. Мысли преобразуются в речь медленно, словно продираясь сквозь патоку. Вопросы складываются из отдельных слов: где я? Почему голова чешется? Где все? А потом окружающий мир постепенно проступает - сперва его диаметр с булавочную головку, но постепенно окружность расширяется. Из тьмы возникают предметы, фокус настраивается. Через минуту я их узнаю: телевизор, занавеска, кровать.

Я сразу понимаю, что должна выбраться отсюда. Делаю рывок вперед, но что-то мне мешает. Пальцы нащупывают сетку ремней на животе. Они удерживают меня на кровати, как… не могу вспомнить слово… а, как смирительная рубашка. Ремни пристегнуты к двум холодным металлическим поручням по обе стороны кровати. Я хватаюсь за них и подтягиваюсь, но лямки впиваются в грудь, и мне удается приподняться лишь на пару сантиметров. Справа от меня закрытое окно - похоже, выходит на улицу. Там машины - желтые машины. Такси. Я в Нью-Йорке. Я дома.

Но не успеваю я испытать облегчение, как вижу ее. Женщину в фиолетовом. Она пристально смотрит на меня.

Помогите! - выкрикиваю я.

Но выражение ее лица не меняется, будто я ничего не сказала. Я снова пытаюсь вырваться из ремней.

Не надо так делать, - произносит она певуче, со знакомым ямайским акцентом.

Сибил? - Но разве это возможно? Сибил была моей нянькой. В последний раз я видела ее в детстве. Почему она вернулась именно сегодня? - Сибил? Где я?

В больнице. Ты лучше успокойся.

Нет, это не Сибил.

Мне больно.

Женщина в фиолетовом подходит ближе, наклоняется, чтобы расстегнуть мои путы сначала с правой, потом с левой стороны, и ее грудь слегка касается моего лица. Когда руки освобождены, я инстинктивно поднимаю правую, чтобы почесать голову. Но вместо волос и кожи нащупываю лишь хлопковую шапочку. Я срываю ее, внезапно разозлившись, и обеими руками начинаю ощупывать голову. Чувствую ряды пластиковых проводов. Выдергиваю один - кожу головы щиплет - и подношу к глазам. Он розового цвета. На запястье оранжевый пластиковый браслет. Прищуриваюсь, пытаясь прочесть надпись, и через пару секунд перед глазами проступают заглавные буквы: МОЖЕТ СБЕЖАТЬ.

С большинством из них я не общалась более полугода, и хотя их было не больше шести человек, мне показалось, что это толпа. У меня началась клаустрофобия; я вспотела. Мне было сложно сконцентрироваться на чем-либо, поэтому я смотрела себе под ноги.

Сью, наша «матушка-наседка», заключила меня в крепкие объятия. Потом отошла и сказала громко, чтобы все слышали:

Почему ты нервничаешь? Мы все тебя любим.

Это было сказано по-доброму, но я лишь сильнее заволновалась. Неужели моя неловкость так бросалась в глаза? Видимо, все мои переживания сразу же отражались на моем лице. Меня вдруг охватило сильнейшее чувство эмоциональной незащищенности пред лицом коллег и друзей. Я ощутила себя лабораторной крысой, ждущей неминуемого вскрытия. И содрогнулась при мысли о том, что никогда больше не почувствую себя в своей тарелке в этой редакции, которая фактически была моим вторым домом.

К счастью, в «Пост» не препятствовали моему желанию с головой погрузиться в работу. Как Пол и обещал, к моему рабочему месту никто не прикасался: все книги, документы, даже бумажный стаканчик из-под кофе, все еще лежали там, где я их оставила.

Мои первые задания - коротенькие заметки - были довольно непримечательными: репортаж о женщине, которую народным голосованием выбрали лучшим барменом Нью-Йорка, и небольшая заметка о наркомане, написавшем книгу мемуаров. Так я постепенно возвращалась к повседневным журналистским обязанностям - написанию статей и репортажей, сначала легких, но мне было все равно. То, с каким рвением я взялась за дело, было полной противоположностью моему вялому выполнению своих обязанностей семь месяцев тому назад, перед уходом с работы, когда я даже не нашла в себе энтузиазма взять интервью у Джона Уолша. Теперь я бралась за каждый, даже самый незначительный репортаж, с горячим воодушевлением.

Хотя в первый месяц коллеги ходили вокруг меня на цыпочках, я ничего такого не замечала. Я была настолько озабочена будущим - очередной заметкой, следующим заданием, - что не могла адекватно оценивать происходящее. Поскольку я стала печатать намного медленнее, большинство интервью мне приходилось записывать на диктофон. Прослушивая эти записи сейчас, я слышу незнакомый голос: эта Сюзанна говорит медленно, с трудом, а иногда и запутывается в словах. Как пьяная. Анджела, мой «телохранитель», тайком помогала мне со статьями, но так, чтобы не бросалось в глаза, что я нуждаюсь в помощи; Пол же приглашал меня к своему столу, когда редактировал мои заметки, и заново обучал основам журналистики.

Лишь через неделю после возвращения на работу я нашла в себе силы разгрести накопившиеся за семь месяцев электронные и бумажные письма. Не хотелось даже думать о том, что решили мои источники, когда их письма вернулись к ним или на них так никто и не ответил. Может, подумали, что я ушла с работы или вовсе ушла из журналистики? Беспокоились ли они обо мне? Просматривая горы книг и пресс-релизов, я мучилась этими вопросами.

Я не сомневалась, что полностью вернулась к нормальной жизни. Перед выходом на работу я так и сказала доктору Арслану. На тот момент дозировка лекарств настолько снизилась, что их практически можно было уже отменить. Мы с родителями сидели за столом в кабинете Арслана, как каждые две недели с момента моей выписки.

И снова тот же вопрос. Как бы вы оценили свое самочувствие в процентах из ста?

Я отвечала не раздумывая:

И на этот раз и мама, и папа согласно закивали. Даже мама наконец согласилась с моей оценкой.

Ну, тогда должен сказать, что вы больше не представляете для меня интереса, - с улыбкой проговорил доктор Арслан, и наши с ним профессиональные отношения на этом закончились.

Он посоветовал продолжать принимать успокоительные и антипсихотические средства еще неделю, а потом прекратить.

Разум в огне. «Разум в огне. Месяц моего безумия» Сюзанна Кэхалан Сюзанна КэхаланРазум в огне. Месяц моего безумия

Читайте также по теме: